«Давайте говорить откровенно…»
Очередное заседание комиссии «По вопросу об урегулировании взаимоотношений между НАМИ и промышленностью» не предвещало никаких сенсаций. Мартенс, ознакомившись с докладом ревизионной комиссии о финансовом положении и зарплате в НАМИ, вынужден был признать его трудным, но устойчивым.
Но точку в разбирательстве ставить не собирались, потому вспомнили прошлогоднее постановление коллегии НТО об обязательном утверждении всех заключаемых институтом договоров. И тут Брилинг уточнил: «Мы не заключали договоров». С этого замечания все и закрутилось… Началось выяснение – как НАМИ ищет заказы, осуществляет связь с госучреждениями и заводами.
Первым выступил Чернов и полностью снял с себя и администрации эту задачу, аргументируя заявленную позицию недостаточной научно-технической подготовленностью и обилием внутренних проблем в институте. Брилинг, обычно крайне сдержанный и корректный, возмутился. Если научно-технический персонал, «мозг института», будет разъезжать по Москве и другим городам в поисках заказов, самостоятельно разрабатывать и заключать договоры, обивать пороги государственных учреждений, вести всевозможную переписку, то кто же будет работать? Кто будет выполнять эти самые заказы? Да и когда?
Чернов опять за свое: крайне непродуктивна деятельность научных работников, слаба дисциплина, необходимо навести жесткий порядок и максимально загрузить так называемых ученых, которые на поверку оказываются просто «мальчишками»:
– Ни председатель, ни директор не смогут сами обеспечить той полной связи, которая необходима институту. Эта связь должна проводиться нашими ответственными научными сотрудниками. Они проводят испытания по заданиям, они ездят в Авиа– или Автотрест, они сталкиваются с живой работой, обмениваются мнениями и выявляют запросы, они являются теми каналами, которые дают питание всему организму нашего института. Только так можно наладить работу нашего института, нашу работу, которая будет связана с промышленностью. Институт будет улавливать новые движения промышленности и претворять их в научные формы. Формальная связь директора абсолютно ничего не даст. Я должен сказать, что от такой формальной связи я совершенно уклоняюсь…
И обсуждение проблемы неожиданно перетекло совершенно в иное русло. Оказалось, что в недрах самого НАМИ зреет острейший конфликт, вот он-то, видимо, и мешает работе. Слово взял Флаксерман:
– Пока будут противопоставляться две возглавляющие организации института, до тех пор воз будет стоять на месте… Нужно различать связь формальную и связь по существу. Я могу привести пример ЦАГИ, где я директорствую. По вопросам испытания авиационных материалов будет говорить Чаплыгин с Авиатрестом? Никогда. Буду говорить я? Никогда. Говорить будет Сидорин, который входит в коллегию и в президиум директората… Каким же образом осуществляется связь? Каждый заведующий отделом связан с соответствующей отраслью промышленности, даже отделами этой отрасли. Иначе связь организовать нельзя…
Юрий Николаевич открыто встал на сторону дирекции НАМИ, и Чернов с благодарностью ловил каждое слово своего коллеги. В сущности, Андрей Семенович был прекрасным работником и организатором, искренне болел за порученное партией дело и воплощал в институте свое представление об идеальном советском предприятии. Ему действительно были непонятны претензии со стороны научных работников. Пришел в институт в положенную минуту, сел за свой стол – и пожалуйста, твори себе на здоровье! Так нет же: один оказывался «совой» и творческий подъем испытывал исключительно по ночам, другой стремился попасть в лабораторию с первыми лучами солнца – «жаворонок» несчастный. Третьему необходима полная тишина и одиночество, четвертому – звучание музыки, сигарета и чашка кофе. Какая уж тут дисциплина! Пока приучишь их к порядку – весь изведешься… А Флаксерман между тем уверенно продолжал:
– Пока в институте существуют противопоставления и разграничения – кто и где – до тех пор воз будет стоять на месте. Говорить о том, что председатель (коллегии) не может куда-то поехать, это саботаж. Где вы найдете границы между коллегией и дирекцией? Дирекции отходят все неприятнейшие, повседневные, скучные и нудные, но необходимые работы: по организации учета, по ведению бухгалтерии, по выплатам в срок, по проведению смет, по реализации этих смет – словом, по организации всей хозяйственной жизни в институте. Да так, чтобы этот большой организм жил… Здесь мы должны высказать конкретное предложение: коллегия и дирекция в смысле установления связи с промышленностью должны представлять единое целое и осуществлять связь через весь свой научно-технический персонал.
И тут Брилинг, прервав выступление директора ЦАГИ, резко встал:
– Вы сейчас очень просто произнесли модное, а может быть, устаревшее слово – саботаж. Саботаж председателя коллегии. Так вот: все, что в моих силах, я делаю. Но я не о себе. О научных сотрудниках нашего института, о том реальном положении, в котором они очутились. Научную связь должны осуществлять заведующие отделами, а Андрей Семенович выписывает заведующему штраф, если он опоздал хотя бы на пять минут. Что же получается: с одной стороны, каждый заведующий штрафуется за опоздание, с другой – необходимо, чтобы он осуществлял связь с промышленностью. Как это увязать? Да мы и не можем освободить заведующего отделом от его нормальной работы. При нашем маленьком штате требовать, чтобы все руководители гуляли по свету в поисках заказов – неправильно. Это могут сделать и третьи лица… Лучше это осуществлять через соответствующий аппарат… Но корень всех проблем не в этом. Разрешите говорить совершенно откровенно, как было и как есть. Пусть не обижается Андрей Семенович. Мы создали этот институт, и он был подобран таким образом, чтобы не было никакого шкурничества. Оно было в корне пресекаемо. Тот патриотизм, который мы проводили и внедряли, был понят институтом великолепно. У нас не было никаких разногласий. С такой атмосферой мы представляли известную научную силу, которая могла разрешить любую задачу не на страх, а на совесть… Какая картина теперь? Андрей Семенович не подошел к сотрудникам с тем доверием, с которым к ним обычно относились.
Я верю сотруднику. Если он и опоздает на полчаса, то при необходимости проработает всю ночь. Возражений никогда не было. У меня был такой случай: один сотрудник не был на службе два дня – оказалось, что за это время он сделал прекрасную конструкцию. Я не сказал ему ни слова. А сейчас у нас так: отработает человек весь день, задержится далеко за полночь – никакой реакции. Но если наутро он задержится на полчаса – это тут же ставится ему в вину. Формализм в научной организации нужно проводить настолько осторожно, умело, чтобы сотрудник чувствовал ценность своей работы в данном учреждении… Андрей Семенович ввел формализм – и ему ответили тем же: по кодексу я должен проработать от 10 до 16, а если задерживаюсь здесь сверх того – то позвольте оплатить.
Признаю, что и в моей системе есть противоречия – с формальным ведением обычного канцелярского аппарата. Но, чтобы пробудить в научном сотруднике добросовестную мысль, чтобы он работал производительно – для этого нужны другие методы. А выявил творческую мысль – ее нужно холить… До сих пор у нас никогда не возникало вопросов личного порядка, а теперь только эти проблемы и рассматриваются…
После таких упреков в свой адрес Чернова уже нельзя было остановить. Он искренне обиделся и, как говорят, закусил удила:
– Я утверждаю, что то недоверие, о котором вы говорите, было с первых шагов работы дирекции. Хотя я не сделал ни одного шага без того, чтобы не согласовать его с вами.
И в течение получаса Андрей Семенович с негодованием рассказывал о полной расхлябанности, в которой застал институт, о своем стремлении ввести определенные правила, об отсутствии контакта с научным руководством. Апофеозом его выступления стал открытый упрек Брилингу:
– Я вместе с вами защищал сметы, штаты и ставки, а вы все время вели скрытую борьбу против директора… Переносили все наши недоразумения в среду сотрудников… Я был прекрасно об этом осведомлен и проинформирован, хотя нас – коммунистов – в учреждении немного. Скажу больше: уж если бы я захотел политиканствовать, то выступил бы. И некоторых сотрудников, а таковые, Николай Романович, имеются, я мог бы направить против вас…
Представители НТО, да и все участвующие в заседании, только успевали следить за рассуждением конфликтующих сторон. Но никто не попытался остановить разразившуюся бурю. Даже вошедший в зал никем не замеченный Лев Троцкий. Зачем? Цель всех этих разбирательств достигнута в любом случае: институт, его лидеры скомпрометированы друг другом. А уж когда будет востребована сложившаяся ситуация – будет видно. Но заседатели-зрители явно переусердствовали в своем попустительстве спору. Николай Романович неожиданно подвел черту в этой резкой дискуссии:
– Пусть НТО нас рассудит. Я же буду настаивать на освобождении меня от заведования институтом. Тот упрек, который мне бросил Андрей Семенович, заставляет меня так поступить. В учреждении, которое решает целый ряд важных военных секретных заданий, держать человека, который якобы развивает здесь политиканство против партийных людей, нельзя.
С этими словами Брилинг сел, воцарилась долгая пауза. И тут к столу подошел Троцкий: «Я всегда говорил: либо светская, либо духовная власть». Все ощутили некую неловкость, будто застигнутые врасплох за непристойным занятием. Председатель заседания Мартенс предложил высказаться присутствующим и поспешил завершить работу комиссии.
Представитель УВВС Дубенский:
– Я ожидал, что к этому приятному обвинению мы подойдем. Меня удивляет, что для этого нужно было ждать товарища Троцкого. Я хочу обойти молчанием целый ряд выводов, которые достаточно ясны, и попытаюсь вернуть комиссию к основному вопросу… Я предполагал, что мы договоримся до некоторых организационных вопросов, используем опыт товарищей Чернова и Климова, чтобы найти решение затруднениям связи с промышленностью. Но сейчас вижу, что в корне всех проблем лежат личные отношения. Я затрудняюсь внести конкретное предложение. Сначала я думал, что мы подойдем к этому решению по аналогии с ЦАГИ: связь с заинтересованными ведомствами будет примерно такой, как рассказал Юрий Николаевич и с чем согласился Брилинг. В НАМИ должен быть создан президиум, который и возьмет на себя эти вопросы. Но сейчас, по-видимому, такой президиум формально создать-то можно, но вот в том, что он будет работать, нет никакой уверенности. Из нашей практики отношений с ЦАГИ: мы никогда не говорим с председателем коллегии ЦАГИ, никогда не было и такого случая, чтобы мы писали председателю коллегии. Решительно по всем вопросам мы пишем директору. Поэтому мне кажется, что дирекция НАМИ отпихнуться от участия в поддержании связи не может, но и выполнить эту задачу одна – тоже. Тут потребуется создание некоторого коллектива, который будет поддерживать связь с промышленностью, причем директор будет принимать в этом весьма деятельное участие.
Директор НАМИ Чернов, поняв, что чаша весов в самый ненужный момент склоняется не на его сторону, неожиданно выступил с кратким заявлением:
– Разрешите сделать предложение. Я считаю, что без Чернова институт существовать может, а без Брилинга – не может. Тем более что я скоро уезжаю за границу.
– Мы не правомочны решать этот вопрос, – раздраженно прервал его Мартенс, – поскольку выяснилась подоплека в личных отношениях… Теперь с этого конца нужно и начинать. А вам, Николай Романович, я хочу сказать, не в виде упрека: хотели сгладить неприятности, принимали их для того, чтобы не страдала работа института… Замазывание противоречий приводит к еще большим неприятностям. Комиссии придется констатировать все эти факты перед коллегией НТО. Ждите директив.
– Ваше конкретное предложение, – обратился Флаксерман к председателю, тем самым вынудив именно его поставить точку в этом заседании.
– Конкретное предложение одно: либо светская, либо духовная власть, как высказался Лев Давидович. Инкорпорировать ее в другие персоны либо совершенно устранить это разделение. Более конкретного решения вопроса сейчас мы представить не сможем.
Так закончилось это бурное заседание, и Брилинг почему-то был убежден, что в этом споре правда и победа были на его стороне…
