20 июля 1944 г
В конце июля 1944 года я получил несколько дней отпуска дома, перед началом повторения прерванного приступом малярии обучения на офицера. Я был дома в Тильзит-Сентайнен у моей матери. Там многое изменилось. Наша маленькая пригородная община была переполнена военными и гражданскими людьми. Тильзит летом 1944 года, после разгрома группы армий «Центр», больше не был глубоким тылом, он стал прифронтовым городом. Красная армия стояла уже в Литве и в Польше. Планы русских уже в этом году взять Восточную Пруссию были вполне реальными. Удивительно было то, что никто не думал оттуда эвакуироваться.
Из знакомых моего возраста и моих школьных товарищей я почти никого не встретил, они все были на войне. Разговоры среди знакомых были очень осторожными, было опасно, надо было следить, что ты говоришь. Все охотно придерживались официальной версии, что вермахт в состоянии защитить как восточные, так и западные рубежи рейха. Я в это больше не верил, потому что начиная с лета 1943 года инициатива была потеряна, мы постоянно отступали.
Все слушали пропагандистские передачи по радио, они служили источником для собственной оценки положения. Исследования после войны установили, что новости никогда не содержали лжи, но информация в них или была приукрашена, или что-то умалчивалось.
Вечером 20 июля я по радио услышал о покушении на Гитлера. Мне очень не понравилось выступление доктора Роберта Лея, фюрера Рабочего фронта, известного также как «Имперский алкаш». Было четко слышно, что он пьян. Он, больше заикаясь, чем говоря, объявил, что «свиньи голубых кровей» попытались убить фюрера. Выступление было настолько неприятным, что сам факт покушения отошел на второй план.
Нам, рядовым солдатам, тогда ничего не было известно о сильной оппозиции на верхних уровнях командования вермахта. В политике мы, молодые люди, тогда почти не участвовали, и нам не хватало опыта и знаний, чтобы дать свою разумную оценку тем событиям. Об этой «производственной травме» Гитлера мы почти ничего не знали и терялись в догадках, кто же входит в сопротивление. Понятно, что все руководство говорило о «заговоре», других источников информации у нас не было, прослушивание зарубежных радиостанций считалось государственной изменой, и мы не могли иметь отличную от официальной оценку этих событий.
Только позже, когда началось необузданное мщение за неудавшуюся попытку государственного переворота, мы узнали, сколько уважаемых и проверенных военных руководителей были отставлены, арестованы и казнены. Несмотря на казни, среди немцев началось робкое переосмысление нашего положения. Вера в «окончательную победу» после 20 июля 1944 года для большинства немцев стала иллюзией, но действительно потрясением ни для меня, ни для населения эти события не стали.
Во время возвращения в резервную часть, на Силезском вокзале в Берлине я, как обычно, отдал честь офицеру. Я не знал, что «Имперский дурачок» Гиммлер стал командующим резервными войсками и нацистское приветствие теперь стало обязательно и в вермахте. Офицер орал на весь Силезский вокзал. К новому приветствию мы привыкали еще долго.