Империя
История Франции периодов республики и империи насчитывает двадцать три года почти непрерывных боевых действий. Невероятно быстрый взлет Наполеона Бонапарта от корсиканского лейтенанта-артиллериста до императора Франции – одна из самых невероятных карьер во всем мире – представляет для нас интерес только применительно к его воздействию на французскую армию, которой предстояло стать одной из самых эффективных и победоносных военных машин. Это еще и пример того, сколь велико воздействие на сознание людей невероятной по своим масштабам личности, которая соединила в себе все качества великого военачальника с блестящими дарованиями государственного деятеля, законодателя и организатора. Одним из отличительных качеств Наполеона было почти гипнотическое влияние, которое он оказывал на своих солдат. Думал ли, заботился ли он о них на самом деле – весьма сомнительно. Он жертвовал ими десятками тысяч, заставлял голодать, делать многокилометровые марши, во время которых они в кровь сбивали себе ноги, и по крайней мере дважды – в Египте и в России – бросал их, разбитых наголову, на произвол судьбы. И все-таки он мог ослеплять их и завоевывать их сердца рассудочным использованием материальных благ и высоких наград – блестящей униформой, медалями и орденами, повышениями в званиях, а также и более искусными способами – знанием по именам многих из ветеранов, трепанием за ухо заматеревшего в боях гренадера, порождая в своих солдатах энтузиазм, близкий к обожествлению.
Подобное преклонение перед своим генералом не является необходимым залогом победы – британские ветераны пиренейской войны, безусловно, не преклонялись перед герцогом Веллингтоном, который не однажды выражал свое отношение к ним в совершенно определенных выражениях, но это весьма существенный фактор, который необходимо принимать во внимание при оценке морального духа солдат империи. Возможно, еще более важным фактором была долгая серия блистательных триумфов. В сознании его солдат само присутствие императора на поле боя означало победу, и, когда наконец его звезда стала закатываться, это сознание продолжало оставаться еще слишком сильным. Даже герцог Веллингтон признавал, что присутствие его великого противника было эквивалентно 40 000 человек.
Нижеприведенные строки современного тогдашним событиям французского историка Ламартина, написанные о французах при Ватерлоо, дают нам представление о том громадном влиянии, которое имел император на французскую армию: «…армия и была Наполеон! Еще никогда она не была столь целиком наполеоновской, как теперь. Сам он был отвергнут всей Европой, но его армия приняла его с обожанием; она добровольно сделала себя великой мученицей его славы. В такой момент он должен был ощущать себя более чем человеком, более чем властелином. Его подданные лишь преклонялись перед его властью, Европа – перед его гением; но его армия склонялась в почитании прошлого, настоящего и будущего, готова была принять как победу, так и поражение, трон или смерть своего главы. Она была готова на все, готова принести в жертву самое себя, восстановить для него его империю либо сделать его последнее падение блистательным».
С самого момента зарождения войны и армий солдаты всегда следовали за каким-нибудь знаком, знаменем или религиозным символом – будь то бунчук из хвоста яка или крест. Но из всех таких символов, под которым солдаты сражались и умирали, первыми на память приходят два: «орлы» Древнего Рима и «орлы» Наполеона.
Французский гусар
Император следил лично за созданием своих «орлов» с его обычным вниманием к деталям. И отнюдь не было совпадением то, что он выбрал в качестве боевого символа для своих армий птицу легионов императорского Рима, сжимающую в когтях молнию, поскольку в течение многих столетий образ этот вызывал в сознании европейцев память об империи, охватывавшей большую часть известного мира. Орел должен был быть символом сам по себе, флаг имел лишь вторичную значимость. Птица была сделана из меди и позолочена, высотой чуть более 20 сантиметров от головы до лап и 24 сантиметра в размахе крыльев. Ниже молнии располагалась латунная пластина площадью 19,4 квадратного сантиметра, на которой рельефными цифрами стоял номер полка. Общий вес этой конструкции составлял 14,5 килограмма. Древко из прочного дуба имело почти 2,5 метра в длину, на нем крепилось полотнище флага полка размером 84 сантиметра по вертикали и 89 сантиметров по горизонтали.
Рисунок знамен и надписей, а также декор на них время от времени менялись; знамена, развевавшиеся при Ватерлоо, несли на себе вертикальные полосы национального флага, окаймленные золотом. На центральной белой полосе золотыми буквами были вышиты слова «Empire Fran?ais» («Французская империя»), а ниже – «L'infanterie des Fran?ais au – Regiment d'infanterie de Ligne» («Французская пехота – линейный пехотный полк») и принадлежность данного полка. На другой стороне полотнища был вышит лозунг «Valeur et Discipline» («Достоинство и порядок») и боевые награды полка.
Первое вручение «орлов» состоялось в декабре 1804 года и было обставлено как торжественное событие, на котором присутствовали по одному подразделению от каждого корпуса и от каждого линейного корабля – общим числом более 80 000 человек. Им было вручено более тысячи «орлов», по одному для каждого пехотного батальона и кавалерийского эскадрона. Но Наполеон очень быстро понял опасность в наличии столь большого числа «орлов» – утрата его в бою весьма тяжело сказывалась на моральном духе солдат, а неприятель устраивал вакханалию по поводу каждого захваченного вражеского «орла». Для целей пропаганды это было неприемлемо, и вскоре после начала кампании 1805 года было приказано всех «орлов» легкой кавалерии (гусаров и уланов) возвратить на хранение во Францию. Позднее эта мера была распространена и на драгунские полки и на полки легковооруженных пехотинцев. Во всех этих частях, по роду их боевой службы, «орлы» подвергались особой опасности быть утерянными или захваченными неприятелем.
В ходе реорганизации Великой армии в 1808 году в полку оставался один полковой «орел», хранившийся и переносившийся первым батальоном. Другие батальоны имели только небольшие треугольные флаги из саржи, различавшиеся цветом, на которых был вышит номер батальона. В качестве еще одной меры против утраты «орла» пехотные полки, численность которых была уменьшена до тысячи и менее человек, и кавалерийские численностью менее пятисот человек должны были заменить своих «орлов» на штандарты без них.
Орел охранялся и переносился особой командой, состоявшей из офицера-ветерана в звании старшего лейтенанта с безупречным послужным списком и двух особо отобранных ветеранов, не умевших ни читать, ни писать, так что их единственной надеждой на повышение был поступок, исполненный особой преданности или храбрости. В 1813 году в состав команды хранителей «орла» были введены еще двое рядовых.
Императорский «орел». Стяг в своем первоначальном виде. Собственно полотнище стяга было вторичным атрибутом, украшением главного атрибута – императорского «орла»
Полк, утративший своего «орла», считался опозоренным и не получал нового «орла» до тех пор, пока не заслуживал этого каким-либо выдающимся подвигом или захватом вражеского знамени. Подобным же образом, уже в более поздние времена, вновь сформированные полки из призывников должны были заслужить право на вожделенный символ на поле брани.
Столь же прославленными, как и соединения, имевшие «орла», были и многочисленные батальоны и эскадроны императорской гвардии, а самой элитной частью ее являлись ветераны Старой гвардии. Гвардия набиралась из самых достойных солдат линейных батальонов, и зачисление в нее было вожделенной честью. Существовала изрядная конкуренция – у каждого полковника был свой «лист ожидания», и после каждого сражения в нем появлялись имена тех, кто отличился на поле боя. Помимо престижа и более высокой платы, гвардия, когда не участвовала в военных кампаниях, бывала расквартирована в Париже – что само по себе было изрядной привилегией. Наполеон трясся за жизнь своих старых гвардейцев, как скупец над своим золотом. Их в основном держали в резерве и никогда не бросали в бой, кроме как в самые напряженные моменты сражений. Тогда, в четком строю, они величаво появлялись на поле боя и выбивали с него противника, уже наполовину сраженного только одной их репутацией.
Внушающая благоговейный ужас поступь их колонн, которые решали исход столь многих сражений на обагренных кровью полях сражений, сотрясла землю в последний раз в сражении при Ватерлоо. И когда они, подобно многим до них, отступили под смертоносным огнем и сверкающими штыками английских воинов в красных мундирах – весть об их поражении стала подобна смертному приговору. Крики «Гвардия отступает!» разнеслись над полем битвы, и люди, которые до этого момента еще верили в конечную победу своего кумира, поняли, что сражение проиграно. Но с гвардией еще не было покончено, и три батальона строем каре, которые Наполеон бросил поперек линии отхода, стойко держали свои позиции, пока не получили приказ к отступлению. Сократив строй в глубину с трех шеренг до двух, они удерживали свою последнюю позицию на плато Бель-Альянс. Именно здесь граф Камбронн, их командир, дал классический ответ англичанам на предложение сдаться – не тот, несколько театральный, ответ, который ему часто приписывают: «La garde meurt, mais ne se rends pas» («Гвардия умирает, но не сдается»), но куда более естественный в устах солдата: «Merde!» («Дерьмо!»)
Ветераны Старой гвардии заслужили громкую славу, но немало пришлось ее и на долю остальной Великой армии. Вся громада ее деяний все еще не до конца освещена историей, хотя прошло уже около двух столетий с тех пор, как их божественный идол был отправлен в ссылку. Голубые мундиры ее пехотинцев, сверкающие стальные нагрудники и шлемы с плюмажем ее кирасиров, темно-синие куртки, медные нагрудные знаки и шлемы ее карабинеров блистали сквозь клубы порохового дыма самых знаменитых сражений былого. Аустерлиц, Йена, Эйлау, Фридланд – их названия все еще сияли отраженной славой наполеоновских «орлов». Тогда в Европе мнилось, что не существует предела боевых возможностей французских войск. Но предел все же нашелся, и вскоре мир услышал такие названия, как Бородино и Березина, Лютцен и Лейпциг. И наконец, с роковой неизбежностью из донесений, доставляемых посыльными, исчезли иностранные названия городов и местечек, сменившись одними только французскими – Минмираль, Шампобер, Монтро, Лан и др.
С изменением географических названий в реляциях менялась и армия. Одним из первых указов Наполеона в качестве первого консула было увеличить поток призывников в армию, число которых впредь должно было составлять минимум 60 000 молодых людей в год. После самого массового призыва 1814 года в армию было зачислено 210 000 человек. Но по мере увеличения численного состава армии и ненасытной жажды императора к власти изменился сам стиль той войны, которую он вел. Если раньше он достигал победы маневром, то теперь все чаще и чаще стала проявляться тенденция давить противника массой войск, не считаясь ни с какими потерями. «Я могу использовать 255 000 человек в год», – однажды сказал он. Но такие потери, даже с учетом того, что он насытил армию солдатами из числа союзников – немцев, итальянцев, голландцев и поляков, – были слишком велики для народа Франции. В начале войны молодость нации радостно маршировала к славе под звуки флейт, а победы делали службу в армии привлекательной. Но останки ее ветеранов были разбросаны от берегов Москвы-реки и до гор Испании, а нация за все эти годы уже устала от славы. Наконец, наборы рекрутов нависли над страной подобно мрачным тучам, и с началом страшной кампании 1814 года армия, которая была в силах лишь отважно оборонять Францию, состояла в значительной своей части из гимназистов и стариков. Французы гордились национальными триумфами; они приветствовали возвращающихся с фронтов ветеранов и с удовлетворением взирали на захваченные трофеи. Однако по мере продолжения бойни гибель цвета нации стала представляться чересчур высокой ценой за изорванные знамена и разбитые пушки; так что многие, кто еще недавно возносил императора как идола, стали почитать его ненасытным Молохом, пожирающим их детей.
Пехотинец-строевик и гренадер
Улан Висленского полка (поляк на французской службе)
Нежелание служить в армии (к 1810 году процент уклонистов от призыва оценивался цифрой восемьдесят) имело свое влияние на эффективность французских вооруженных сил. К 1812 году армия представляла собой конгломерат из ветеранов и новобранцев – как французов, так и иностранцев. Из 363 000 человек, вторгшихся в Россию летом 1812 года, только одна треть были французы. Когда же вектор войны повернулся против императора, иностранцы дезертировали из армии не только поодиночке, но и целыми группами и подразделениями. Так, при Лейпциге все саксонцы совместно дезертировали. Очевидно, подразделения такого рода были не очень-то ценным приобретением для императора. По контрасту с достаточно ненадежным призывным контингентом 1813 и 1814 годов та относительно небольшая армия, которую Наполеон привел к Ватерлоо, была сформирована почти целиком из ветеранов, вернувшихся из госпиталей и мест заключения, а также с гарнизонной службы на всех завоеванных территориях.
Но как бы великолепны ни были ветераны Великой армии, их победы были в основном все же заслугой одного Наполеона. Обстоятельства, при которых была достигнута победа, во многих случаях не позволяли признать за французскими воинами какого-либо серьезного превосходства над противником. Яростное сражение при Асперне, ставшее первым серьезным поражением Наполеона, продемонстрировало, что облаченные в бело-голубые мундиры австрийцы ничуть не растеряли своего мужества, тогда как кровавая баня при Прейсиш-Эйлау[31] напомнила Западу, что существует мало столь же отважных и сильных воинов, как русский крестьянин. По мере того как война расширяла свои пределы и становилась все более и более жестокой, недостатки военной системы, при которой один господствующий гений держит в своих руках все приводные ремни, проявлялись все более очевидно. Новые массированные военные действия становились чересчур масштабными для одного человека, будь им даже сам Наполеон. И все же не существовало никого, кто бы мог занять его место. Он был чересчур крупной фигурой, чтобы кто-либо другой мог существовать в его тени, – если он находился на своем месте, в добром здравии и бодром состоянии духа, то все шло хорошо. В его отсутствие либо когда меры по управлению империей или армией шли вразрез с его мнением, дела часто шли весьма плохо.
