Глава 19. Операция «Скрепка»

Глава 19. Операция «Скрепка»

Можно сказать, что в Америку мы прибыли уже через два часа. Когда наш поезд из Ландсхута, пыхтя, прибыл на конечную станцию на главном вокзале Мюнхена, наш багаж погрузили в американский армейский грузовик, который быстро довез нас до отеля «Америка» – перевалочного центра американских солдат, выезжающих и въезжающих в США со всех уголков Европы. Прежде в этом здании располагалась некая администрация или школа. На верхних этажах были общежития. В подвале находилось кафе, где в нашем распоряжении была простая и вкусная, но совершенно непривычная для нас по составу еда. В кафе было много американских солдат всех родов войск, ведущих оживленный разговор. Стало очевидным мое недостаточное знание английского языка. Из громкоговорителя внутри и снаружи здания без перерыва вырывалась громкая музыка, стиль которой был нам незнаком так же, как состав еды; музыка нам не особенно понравилась.

Наш руководитель и сопровождающий – лейтенант Энно Хоббинг – безупречно говорил по-немецки и отлично знал немецкий сленг. На следующий день он поднял нас рано утром. После обильного завтрака мы сели на экспресс до Парижа; нам предстояло добраться до Гавра на побережье Атлантического океана. На Восточном вокзале в Париже лейтенант Хоббинг попытался организовать наш переезд на вокзал Сен-Лазар, дабы мы сели на поезд, идущий дальше на запад. К счастью, ему это не удалось. Разъезжая на автобусах между железнодорожными станциями и американскими центрами резервирования, мы получили возможность немного посмотреть на прекрасный и нисколько не пострадавший город, в котором я никогда не был.

Через неделю в Гавре, в старой, сохранившейся со времен Первой мировой войны крепости, превращенной в американский транзитный центр, – мы взяли наш багаж и сели на корабль «Свобода» в Сентрал-Фоллс. 21 января 1946 года мы отплыли в Нью-Йорк. Когда европейское побережье исчезло вдали и сопровождающие наш корабль чайки одна за другой вернулись на материк, меня стали одолевать мысли и вопросы, ответы на которые я мог получить только по прибытии в страну, с которой теперь было связано мое будущее.

Рано утром 3 февраля 1946 года мы увидели огни Нью-Йорка. Я поднялся очень рано, чтобы ничего не пропустить. На палубе было несколько человек, в том числе американские солдаты. Они указали нам на достопримечательности, о которых я так много слышал, но никогда не видел: огни Шор-Парквей, статую Свободы, Стейтен-Айленд и, когда корабль проходил в самой узкой части пролива, целую панораму сверкающих огней. Внезапно на воде вокруг корабля началось движение – в заливе курсировали ярко освещенные паромы в несколько этажей. Пока наш корабль медленно входил в залив Аппер-Бей, начало светать, и мы увидели вдали очертания самой южной части Манхэттена. Именно в тот момент кто-то похлопал меня по плечу.

– Нам лучше уйти с палубы и не попадаться на глаза, – сказали мне.

Четыре часа спустя мы наконец покинули корабль через пакгауз и вышли на улицу прямо в центре Манхэттена. Нас ждал автобус, и вскоре мы отправились в путь по трассе Вест-Сайд, через туннель Холланд, а потом через Филадельфию, Балтимор – в Вашингтон.

Меня особенно впечатлила поездка на юг. Я увидел много автомобилей, хотя было воскресенье, многоместные автомобили фургонного типа, отделанные деревянными панелями, женщин в ярко-красных пальто, длинные-длинные ряды домов в голландском стиле в Балтиморе, закусочную с гамбургерами, где мы остановились перекусить, и многонациональный Вашингтон, в который мы въехали с наступлением темноты. Где-то между Вашингтоном и Александрией мы пересели в армейский автобус. Менее чем через час мы въехали в Форт-Хант, где нам предстояло провести ближайшие три недели, проходя проверку.

Наша группа оказалась первой из тех, которые проверяли здесь. Группы, отправленные до нас, проходили проверку в Форт-Стронге недалеко от Бостона. Нам постепенно разрешили свободно передвигаться в определенных границах: мы могли пешком прогуливаться к реке Потомак через короткий туннель под шоссе Маунт-Вернон. Проверку проводила военная разведка, представители которой безупречно говорили по-немецки.

Сопровождающие относились к нам корректно и во всем помогали, в результате чего наше пребывание в Форт-Ханте было очень приятным. Я уверен, что первое благоприятное впечатление в те дни помогло многим из нас преодолеть более поздние периоды сомнений. Первые дни мы только и делали, что заполняли формуляры, сдавали отпечатки пальцев, проходили медосмотры и собеседования. После этого наступило сравнительное затишье. Кроме чтения, прогулок и редких просмотров фильмов по вечерам, мы изучали английский язык. Один из сопровождающих любезно согласился давать нам частные уроки. В казармах было безукоризненно чисто и опрятно – в таком состоянии их поддерживали немецкие военнопленные. Слухи о том, что мы поедем в Форт-Блисс в штате Техас и Уайт-Сэндз в штате Нью-Мексико, доходившие до нас в Ландсхуте, подтвердились.

Мы спросили Карлсона – сотрудника военной разведки – о том, что происходит и чем нам предстоит заниматься. Он отвечал уклончиво. Тем не менее мы уже выяснили, что группа разделена на две части: меньшая остановилась на испытательном полигоне в Уайт-Сэндз и каким-то образом связана с предполагаемыми запусками Фау-2; группа побольше располагается не слишком далеко – в Форт-Блисс и проводит секретные исследования. Информация была скудной, но достаточной, чтобы мы усомнились в том, что наша проверка завершится до истечения шести месяцев – срока нашего договора, учитывая темп развития событий за последние месяцы.

В Форт-Ханте мы получили печальное известие: Ганс Линденберг скоропостижно скончался от болезни, которую запустил во время войны. Его похоронили в Форт-Блисс.

Вечером в четверг, 21 февраля, мы сели на поезд в Александрии и поехали на юг. Сельская местность была по-зимнему холодной; то там, то здесь лежал снег. Но постепенно пейзаж изменился, и мы увидели пальмы. Во время нашего прибытия в Новый Орлеан стояла прекрасная погода. Мы уткнулись в окна, стараясь осмотреть все достопримечательности. К концу дня наш отдельный вагон прицепили к поезду, следующему на запад. Шел дождь с грозой, когда мы пересекали Миссисипи. Когда взошло солнце, мы уже были в Техасе, еще через сутки – в Эль-Пасо.

В Форт-Блисс мы очутились в окружении двухэтажных деревянных казарм, выстроившихся вдоль дороги в несколько рядов. Мы остановились в одной из них. В соседних бараках мы встретили знакомых и тепло и шумно их приветствовали. Вскоре из зданий вышли остальные, в том числе Вернер фон Браун.

Позже нам, «юнцам», обо всем рассказали «старожилы», как они себя шутливо называли. Немецкая группа располагалась в трех двухэтажных зданиях. В трех или четырех одноэтажных зданиях находились столовая, офисное здание и склад. В тополиной роще был небольшой дом, преобразованный немецкой группой в скромный клуб, где многие из нас по вечерам играли в карты и пили пиво.

Движение без сопровождения ограничивалось честным словом; в нашем распоряжении была ничем не огражденная территория примерно 25 тысяч квадратных метров. Раз в месяц группа из четырех человек в сопровождении солдата могла отправиться в Эль-Пасо за покупками, чтобы перекусить в одном из лучших ресторанов или просто побродить по улицам.

В столовой работали немецкие военнопленные – простые люди, радующиеся тому, что избежали более серьезных преследований после войны, и с энтузиазмом исполняющие свои обязанности, ибо ничего другого им не оставалось. Готовили они превосходно.

Первый вечер в клубе я пробовал фрукты, овощи, коктейли и американское пиво, которое показалось мне превосходным. Сидя на диванах и в гамаках, «юнцы» и «старожилы» вскоре вновь обменивались опытом и новостями. На следующее утро я удивился резкому похолоданию. Эль-Пасо находится на высоте более 1300 метров, поэтому там такие резкие суточные перепады температуры.

Два дня спустя небольшая группа, включая фон Брауна и меня, поехала на автобусе в Уайт-Сэндз. В те времена еще не ездили напрямик через пустыню. Нам предстояло объехать горы Франклина, проехать через Эль-Пасо, вдоль реки Рио-Гранде в Лас-Крусес. Оттуда мы отправились в восхитительную поездку через перевал Сан-Андрес в бассейн реки Тулароза, где находились испытательные полигоны. Именно там и тогда я влюбился в сельскую местность. По сей день, хотя я изучил почти каждый его уголок, мне не наскучило красочное огромное открытое пространство юго-запада США.

По прибытии на испытательные полигоны Уайт-Сэндз небольшую группу разместили в одноэтажных казармах, которые были значительно меньше тех, что в Форт-Блисс. Пятнадцать человек занялись подготовкой к сборке нескольких ракет Фау-2 из умеренного объема комплектующих, вывезенных в США из Германии до того, как советские оккупационные войска заняли центральную часть страны. Пятнадцати немецким специалистам помогала группа представителей компании «Дженерал электрик» и военно-техническое подразделение.

Технические мощности в Уайт-Сэндз в те дни не сравнимы с нынешними. Тогда в нашем распоряжении был только один большой ангар; второй ангар строился. Сборка ракет, а многие комплектующие требовали крайне осторожного обращения, была нелегкой. Отсутствовала подходящая лаборатория; в районе часто случались песчаные бури, а разница дневной и ночной температур составляла до 50 градусов по Фаренгейту.

Мне неизвестно, почему программа привлечения немецких специалистов в США стала известна как операция «Скрепка». В конце концов нас стали называть «специалисты-скрепки» – определение часто неверно истолковывается, особенно в Германии, где перевод фразы менее лестный. До рассекречивания материалов будет неизвестно, какие детальные планы разрабатывались для немецкой группы в течение первых лет ее пребывания в Соединенных Штатах. Положения трудового договора были абсолютно честными и справедливыми. Продолжительность первого периода договора составляла шесть месяцев с момента его подписания в Германии. В течение этого периода сотрудники были обязаны «проводить исследования, заниматься проектированием, разработкой и решать другие задачи, связанные с реактивными двигателями и управляемыми ракетами, в соответствии с требованиями компетентных органов США».

Договор объемом в пять машинописных страниц содержал много уточнений, охватывающих такие вопросы, как переезд в США, максимальный вес багажа, вероисповедание, жилье и средства к существованию, иждивенцы, правила расторжения договора и т. д. Одним из наиболее важных и ценных положений был пункт об иждивенцах, которые по желанию могут проживать в Ландсхуте. Особенно важное уточнение: если немецкие власти не могут обеспечить питание калорийностью не менее 2300 калорий в день на человека, власти США позволяют повышать калорийность пищи за счет средств работника.

Учитывая то, что война в Европе закончилась менее года назад, условия труда признали справедливыми и щедрыми, даже если местная администрация время от времени вводила некие ограничения.

Говорят, что отношение к немецким специалистам было несправедливым; в некоторых случаях даже намекают, будто русские относились к ним лучше. Абсолютная ложь! Конечно, иногда бывали недовольства со стороны отдельных лиц или группы. Тем не менее это всегда касалось специфических вопросов, но никогда не заходил разговор о неудовлетворительном отношении.

В нашем договоре были указаны ограничения: к группе не будет применяться физическое воздействие, но она должна согласиться оставаться на территории, выбранной работодателем, за исключением тех случаев, когда распоряжением требуется покинуть этот район. Этот пункт подытоживал реальную ситуацию: нас ограничивали, веря на слово, а не сажая за забор, мы не покидали территорию, которая изначально была небольшой, однако постепенно нам разрешили передвигаться на большие расстояния, и в конечном счете, после подачи заявлений о приеме в гражданство США, с нас сняли все ограничения. Вероятно, следует отметить, что за почти четыре года не случилось ничего такого, о чем могли пожалеть составители столь щедрого трудового договора.

Несколько лет мы проводили различные исследования, занимались чертежами и разработкой и создавали опытные модели, не имеющие отношения к ракетам на жидком топливе. В течение приблизительно одного года мы размещались в двухэтажных казармах, где проводилась большая часть исследований. Позже в нашем распоряжении оказался пустой ангар бывшей автомастерской. У нас было достаточно времени для чтения. Мы часто ходили в кинотеатр в соседнем Форт-Блисс. Фильмы нас не только отвлекали и развлекали, но и помогали лучше изучить английский язык.

Еще нам разрешалось играть в кегельбан. Мы разбились на команды под руководством «старожилов», знакомых с американскими правилами игры в боулинг, которые заметно отличались от немецких правил, особенно в отношении судейства.

Особенно мне понравились несколько выходных, когда на автобусе «Грейхаунд» мы ездили по историческим местам в маленькие города вдоль Рио-Гранде, в курортный район Руидозо в горах вблизи Аламогордо, на теннисный матч: Тилден против Перри, на водное шоу. Мы радовались подобным поездкам, поскольку первый год наш контакт с внешним миром был весьма ограничен.

Значительную часть свободного времени и суточные мы тратили на посылки. Мы покупали большое количество муки, сахара, сала, изюма, овсяной крупы и тому подобного, коробки, оберточную бумагу, бечевку, этикетки и наклейки. Когда посылки были собраны, их упаковывали, запечатывали, взвешивали и отправляли в почтовое отделение. Посылки стали большим подспорьем для родственников и близких друзей в Германии и помогли смягчить бедственное положение, в котором оказались люди в первые послевоенные годы.

Как можно догадаться, проживание более ста профессиональных специалистов в столь маленьком здании время от времени провоцировало проблемы. Некоторые проблемы в то время казались очень важными и воспринимались крайне серьезно; к их решению привлекалась даже администрация, нанятая американцами и немцами. Другие проблемы, если вспоминать их по прошествии многих лет, кажутся забавными.

Например, один из членов немецкой группы взял в привычку ходить в умывальную и уборную в чем мать родила; на нем были только деревянные сандалии, которыми он раздражал многих своих коллег. У сандалий был неприглядный вид, и они стучали по полу во время ходьбы. Однажды неизвестный блюститель порядка прибил деревянные сандалии к полу 15-сантиметровыми костыльными гвоздями, пробив потолок комнаты этажом ниже!

Общие финансовые механизмы были просты: зарплата, выдаваемая в немецкой валюте, с учетом немецких налогов, отсылалась в Германию тем, кто находился на иждивении работника. Условие требовало выполнения общего правила, то есть переводить деньги из Германии было нельзя. Среднегодовая сумма равнялась примерно 2,5 тысячи американских долларов, но покупательная способность в Германии сразу после войны была гораздо ниже. Поскольку расходы в лагере Ландсхут были очень маленькими, большинство семей копили полученные деньги. Работники в США получали суточные в размере 6 долларов, из которых удерживалось 1,20 доллара на оплату жилья. Если не учитывать последнего, такая зарплата считалась вполне удовлетворительной. Однако позже произошел интересный финансовый казус. «Кто-то в Вашингтоне» решил, что с зарплат немецких работников должны взиматься еще и американские налоги; кроме того, налоги следует платить с той части суточных, которая не идет на оплату жилья и еды. Естественно, как добропорядочные будущие граждане США, мы были против двойного налогообложения; началась судебная тяжба с выплатой гонораров адвокатам. К тому времени, когда вынесли окончательное решение о том, что мы должны платить налог (плюс 6 процентов годовых ежегодно), в Германии была проведена денежная реформа, сведя денежную стоимость до 5 процентов от ее первоначальной ставки. Таким образом, сумма налогов оказалась выше получаемых сумм.

Суточные выплаты стали месячными и почти всегда были чуть больше 100 долларов. Мы привыкли получать стодолларовые купюры и не понимали, почему работники местного магазина или ресторана с таким восторгом исполняют нашу просьбу разменять купюру. Почетные граждане Эль-Пасо, вероятно, решили, что в Форт-Блисс работают богачи.

Вероятно, необходимо отметить, что происхождение нашей группы, наше прошлое и условия труда были мало кому известны даже в Эль-Пасо. Как-то во время командировки в Рок-Айленд, штат Иллинойс, произошел типичный инцидент. Когда наша небольшая группа отправилась постричься, парикмахер обратил внимание на наш своеобразный акцент.

– Откуда вы, ребята? – спросил он.

– Из Техаса, – ответили мы почти в унисон.

– О, понятно. – Больше вопросов он не задавал.

Лишь постепенно армия обнародовала информацию о нас – DASE (Department of the Army Special Employees – военный департамент специальных работников). 13 ноября 1946 года «Геральд пост» в Эль-Пасо сообщил, что «немецкие ученые дадут интервью. Немецкие ученые, о которых чиновники Форт-Блисс говорят шепотом, в ближайшее время ответят на вопросы репортеров».

Основное сообщение для печати было сделано 4 декабря 1946 года. Затем мы давали интервью. Далее последовала крайне противоречивая реакция.

4 декабря 1946 года газета «Таймс» в Эль-Пасо писала: «Сто восемнадцать лучших немецких экспертов Фау-2 дислоцированы в Эль-Пасо. Создатели нацистского секретного оружия работают в США».

Из Вашингтона в тот же день пришло подтверждение – ответ на обвинение в том, что «эта страна позволила СССР и Великобритании «снять пенку» с научных разработок Германии в ракетостроении».

Во время выходов сообщений для печати наша группа только что переехала на новое место – временный флигель (на период войны) в общем стационарном госпитале имени Уильяма Бомона. Палаты постепенно освобождались, и у нас появилось значительно больше места; здесь мы оборудовали кабинеты и смогли четче разделиться на отделы. Интервью для газет мы давали в этих кабинетах; фотографы сняли наши жилые помещения; корреспонденты записали интересные истории. Последующие интервью были очень объективными и заранее согласованными. Дело в том, что одно из интервью спровоцировало бурную дискуссию. Один из немецких специалистов разговорился с репортером о еде. На плохом английском он заявил, что предпочитает тушеную курицу, а не хорошо прожаренную. Не найдя подходящих слов, он назвал хорошо прожаренную курицу «обрезиненной». На следующий день он с крайним изумлением прочел газетный заголовок: «Немецкий ученый назвал американскую еду безвкусной. Ему не нравится обрезиненная курица». Дабы успокоить разгневанных американцев, немецкая группа была вынуждена отказываться от подобных заявлений, собирая длинный перечень подписей.

Тем не менее жизнь продолжалась.

«Немецкие ученые планируют построить дозаправочную станцию в небе на пути к Луне», – гласил заголовок «Геральд пост» в Эль-Пасо в декабре 1946 года, описывая «космическую платформу».

«Мы против работы немецких ученых!» – так было написано в газете 27 марта 1947 года со ссылкой на заявление Федерации американских ученых, которые считали, что «ввоз ученых, сделанный с благими целями, доказывает не лучшие цели внутренней и внешней политики США, а оскорбляет людей тех стран, которые совсем недавно воевали с нами против нацизма».

«Здесь они причинят нам меньше вреда», – писалось в передовице на следующий день. Якобы «Федерация американских ученых уже заявляла о том, что после того, как СССР ввезла в страну сотни немецких ученых для работы в советских лабораториях, американский народ оскорбился».

«Будь прокляты немецкие ученые в Эль-Пасо!» – гласил заголовок «Таймс» в Эль-Пасо от 1 июля 1947 года, ссылаясь на парламентское выступление демократа Джона Дингелла, который «никогда не подозревал, что мы так морально бедны… чтобы ввозить кого-то, кто создаст оборону нашей страны». Он также полагал, что «немцы такие отсталые… они ищут радий, словно это вещество для зубной пасты; должно быть, они перепутали его с ириумом[10] Боба Хоупа[11]».

Незамедлительно последовал ответ: «Генерал отрицает, что военные чествовали немцев в Форт-Блисс» – заголовок «Геральд пост» в Эль-Пасо и далее: «Конгрессмен Томасон говорит, что немецкие ученые в Форт-Блисс отлично работают».

Постепенно споры утихли, и заголовки газет стали такими:

«Немецкие школьники поют «Глаза Техаса» и клянутся на флаге США» – «Геральд пост» в Эль-Пасо, 5 августа 1947 года.

«Конкурсы на знание английского помогают немецким детям американизироваться», – писал журнал «Геральд пост» через несколько недель.

Годы спустя, 11 июля 1954 года, «Чатануга таймс» раз и навсегда покончила со спорами: «Немецкие ученые приносят в Хантсвилл знание и хлеб из грубой непросеянной ржаной муки».

В 1946 году, после моего прибытия, количество немецких специалистов в Форт-Блисс/Уайт-Сэндз постепенно увеличилось до ста тридцати. Через неравные промежутки времени прибывали отдельные лица, задержанные американскими властями; некоторым предстояло получить диплом, другим решить срочные личные проблемы, а были и те, кто просто не сразу разобрался в послевоенной путанице. Одна из групп, присоединившаяся к нам летом 1946 года, состояла примерно из полудюжины мужчин, которые приехали в Штаты во время одной из ранних отправок, но были откомандированы на Абердинский испытательный полигон в штате Мэриленд. Они классифицировали, отбирали и составляли каталоги секретных документов Пенемюнде, которые я прятал в шахте в Центральной Германии. Весь материал впоследствии стал доступен для США и их союзников.

С 1947 года и до начала 1950-х годов из Германии прибыло очень мало специалистов. После создания в начале 1950-х годов в Редстоунском арсенале Агентства баллистических ракет армии (штат Алабама) в Германию поехали за специалистами, однако результаты были очень скромными. После энергичного возрождения немецкой промышленности почти все бывшие ракетчики занимали хорошие должности, поэтому отказывались от предложения правительства США и некоторых частных лиц. Однако в последующие годы в США стало не хватать талантливых инженеров.

Одна из трудностей, с которой уже несколько лет сталкивались компетентные американские власти, состояла в том, что немецкую группу привезли в страну на основании особого закона, а не при помощи обычной процедуры эмиграции. Поэтому все эти годы у нас не было постоянных документов, удостоверяющих нашу личность. Именно поэтому нам с осторожностью увеличивали свободу передвижения. Теперь я могу сказать, что нежелание предоставить нам больше свободы объяснялось стремлением перестраховаться. Хотя такие меры предосторожности можно понять – от мексиканской границы нас отделяло всего несколько километров.

Наши первые удостоверения личности выглядели так:

«Данное удостоверение личности не является специальным разрешением

Обладателю удостоверения, чья фотография и подпись прилагаются, разрешается присутствовать на территориях военных ведомств, указанных на обороте. Ему запрещен вход на секретные объекты в отсутствие специального допуска. В случае, если удостоверение личности будет предъявлено за пределами территории военного ведомства гражданским властям, в том числе государственной, федеральной и муниципальной полиции, без подтверждения подлинности удостоверения военным ведомством и дополнительными документами, необходимо сообщить в ведомство, выдавшее это удостоверение личности. Власти должны помочь обладателю этого удостоверения добраться на транспорте до ведомства. (Телефон или телеграф… Res & Dev Div Форт-Блисс, штат Техас, добавочный номер 4235.) Поскольку владелец этого удостоверения является СПЕЦИАЛЬНЫМ СОТРУДНИКОМ ВОЕННОГО ВЕДОМСТВА, его ЗАПРЕЩЕНО допрашивать и требовать у него подтверждения его личности без разрешения ведомства».

9 сентября 1946 года на общем собрании было сделано объявление, воспринятое с большим восторгом. Из Вашингтона пришло указание снять с нас все ограничения на передвижение. В ближайшее время нам выдадут новые паспорта. Четыре дня спустя пришло уточнение. То ли возникло непонимание, то ли кто-то струсил, но с нас снималось ограничение только на передвижение по Эль-Пасо. Нам выдали паспорта. Как и большинство, я не слишком разочаровался. Теперь нам не придется сидеть в заключении на ограниченной территории; я очень этому радовался.

Переезд на новое место, названное «Флигель», состоялось 23 октября 1946 года. Наша повседневная жизнь значительно улучшилась. Теперь у каждого была относительно тихая комната. Окно моей комнаты выходило на север, на близлежащее шоссе вдоль аэродрома Бигсфилд. Я видел постоянное движение, жизнь и визуально общался с внешним миром.

Наш переход во «Флигель» почти совпал с созданием первого проекта нового договора, в котором рабочий период исчислялся одним годом при условии перевозки в США ближайших родственников и выплаты зарплаты полностью в американской валюте; выдача суточных прекращалась. В договоре значились и другие многочисленные положения. К 22 ноября 1946 года договоры подготовили на подпись. Как и первый договор, нынешний договор содержал совершенно справедливые положения; впервые в нем давалась ссылка на необходимую правовую основу, которая дала нам преимущества позже. В частности, нам обещалась помощь в получении постоянной визы «при условии, если позволяет поведение и политическое прошлое лица, с которым заключен договор». В договоре указывалась повышенная ставка заработной платы на тот период. Дело в том, что средняя сумма зарплаты была меньше 450 долларов в месяц; самая высокая зарплата была в группе, в которую входил Вернер фон Браун, – 675 долларов в месяц. Ставки заработной платы не менялись в течение трех лет.

Власти США чрезвычайно быстро выполнили одно из своих основных обязательств. 8 декабря 1946 года приехали первые семьи сотрудников, затем через разные интервалы времени прибыли другие. 23 мая 1947 года Ирмель приехала в Нью-Йорк, и четыре дня спустя мы с ней снова были вместе. В среднем члены немецкой группы пробыли вдали от семьи чуть более года.

Несколько месяцев этим семьям приходилось жить в бывших больничных палатах и других помещениях, не приспособленных для проживания. Тем не менее уже начали преобразовывать определенное число палат в блоки по четыре квартиры. Когда началась перестройка, мы сомневались, что что-то можно сделать из этих временных зданий и сооружений. Но, как только начал формироваться интерьер, мы поняли, что могут получиться довольно приличные квартиры.

Почти весь 1947 год нам разрешалось во время отпуска отправляться в поездки, даже дальние. Несколько членов группы к тому времени купили подержанные автомобили, в том числе Магнус фон Браун. Вскоре после приезда моей жены небольшая группа, включая нас с Ирмель и Магнуса, отправилась в Гранд-Каньон, Сьерра-Неваду, парки Юты и в Калифорнию. Как можно догадаться, поездка произвела на всех нас сильное впечатление.

В 1948 году в очередной раз были временно наложены дополнительные ограничения, сначала на территории военного ведомства в Эль-Пасо и Форт-Блисс, которая была очень большой, но довольно непривлекательной; затем на область в радиусе 300 километров вокруг Форт-Блисс.

Летом 1948 года, когда я руководил высотными испытаниями, наше оборудование примерно на четыре месяца перевезли высоко в горы около Бишопа, штат Калифорния. Через несколько месяцев после моего возвращения с задания у нас с Ирмель родился сын Фрэнк. Он вырос особенным человеком – стал не только настоящим техасцем, но и гражданином США у родителей, которые юридически еще были гражданами другой страны. Фрэнк родился почти за два года до того, как я и Ирмель прошли процедуру легального въезда, что впоследствии вызывало недоумение во многих структурах.

Потом в нашей семье появилось очередное пополнение – старый довоенный «Студебекер-чемпион», на котором, пока он окончательно не развалился, мы объездили много красивых мест на юго-западе и вверх в Колорадо. На нем я отправился в короткую поездку в Лос-Анджелес. По дороге на Западное побережье я наткнулся на блокпост вблизи Лордсбурга, Нью-Мексико, установленный для поиска нелегалов, которые могли пересекать границу неподалеку. Передо мной выстроился длинный ряд автомобилей. В конце концов солдат с блокпоста подошел к моей машине и вежливо спросил:

– Гражданин США?

– Нет.

– Где вы родились?

– В Эссене, в Германии.

– Пункт легального въезда?

– К сожалению, такого нет.

Мгновение офицер смотрел на меня в недоумении, потом быстро пришел в себя и покосился на своего коллегу, проверяющего автомобили, которые двигались в противоположном направлении.

– Как вы сюда попали?

– Я приехал из Эль-Пасо и еду в Лос-Анджелес.

– Я имею в виду, как вы попали в страну?

– Меня сюда привезли как особого военного сотрудника.

– Никогда о таком не слышал. У вас есть документы?

– Да, вот они.

Я протянул ему разрешение с машинописным текстом.

«ШТАБ-КВАРТИРА

МЕСТНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ СЛУЖБЫ ИССЛЕДОВАНИЙ И РАЗВИТИЯ

(Ракеты)

Форт-Блисс, ТЕХАС

ОТПУСКНОЕ РАЗРЕШЕНИЕ

Дитер Хуцель

Вышеназванный особый сотрудник военного ведомства имеет право выехать за пределы Форт-Блисс, штат Техас, в нерабочее время для отдыха.

В случае аварии или травмы, пожалуйста, сообщите об этом в штаб по телефону 2404, добавочный номер 8-2211.

По указанию МАЙОРА Хэмилла:Гордон А. МАКГАННОНлейтенант службыартиллерийско-техническогои вещевого снабжения».

Читая разрешение, он успокаивался. Улыбаясь, сказал:

– Теперь я припоминаю. Я слышал о вас, ребята, но никогда не встречал никого из вас. Ну, удачи!

Почувствовав облегчение, я снова отправился в путь.

В начале 1950-х были сделаны первые конкретные шаги для того, чтобы члены нашей группы получили правовой статус. Последовало длительное заполнение формуляров, затем была проведена процедура легального въезда. Для этой цели нас всех перевезли через границу в американское консульство в Сьюдад-Хуарес, Мексика. После того как оформили наши документы и нам выдали визы, мы вернулись. Из-за близости двух городов, Хуарес и Эль-Пасо, процедура заняла всего несколько часов; нам даже удалось попробовать блюда отличной мексиканской кухни в небольшом пограничном ресторане.

Какое-то время ходил слух, что нас переправят в Редстоуновский арсенал в Хантсвилл, штат Алабама. Теперь эти слухи получили официальное подтверждение. В некотором смысле мы наконец получили от правительства США официальное признание значимости ракетостроения; после переезда нам предоставили превосходные производственные мощности и выделили на исследования гораздо больше средств. А это означало: Америка признает, что мы больше не «особые работники военного департамента», не «суперинженеры» из таинственного исследовательского центра в пустыне, а человеческие существа, имеющие право свободно передвигаться, куда захотим, и заниматься выбранной профессией.

Лично у меня это признание спровоцировало проблемы. В Германии я страдал от аллергии и сенной лихорадки. Летом у меня иногда бывало кратковременное обострение. В Эль-Пасо мои неприятности продолжались практически весь год. Судя по всему, климатические условия в Алабаме были ничуть не благоприятнее. И кроме того, мне не хотелось покидать юго-запад США. А это означало, что придется оставить группу, в которой у меня было столько хороших друзей, с которыми я долгие годы работал, в которой было так много способных и ярких соратников и учителей, включая Вернера фон Брауна. Однако я решил остаться. С благословения тогдашнего полковника Г.Н. Тофтоя я получил разрешение устроиться на работу в аэрофизическую лабораторию (в настоящее время отдел «Рокетдайн») компании «Североамериканская авиация» в Лос-Анджелесе – ведущей организации в области разработки жидкостных ракетных двигателей.

После того как мое заявление приняли, в июне 1950 года мы переехали в Лос-Анджелес. Менее чем через год у нас родилась дочь Рената; в нашей семье родилось два американца: техасец и калифорнийка. Но мне и Ирмель предстояло ждать получения американского гражданства еще четыре года.

Когда я пришел работать в аэрофизическую лабораторию, это был сравнительно небольшой отдел компании «Североамериканская авиация». В то время компания только начинала разрабатывать двигатели для ракет дальнего действия. Во второй половине 1950-х годов, пока я сосредоточенно усваивал особенности моей новой работы и привыкал жить без ограничений при передвижении, группа из Форт-Блисс окончательно переехала в Хантсвилл. Вскоре после этого она занялась разработкой ракеты «Редстоун».

Когда группа разработчиков «Редстоун» завершила исследования, сделала чертежи и эскизные проекты, выяснилось, что один из ракетных двигателей компании «Северо-Американская авиация» почти идеально подходит для их ракеты. Необходимые изменения в системе двигателя были проведены легко и оперативно; при этом на оригинальный проект компании изменения никак не повлияли.

Примерно в это же время новый двигатель, усовершенствованный для установки на «Редстоун», прошел статические испытания. Мне повезло, ибо меня назначили главным разработчиком двигателя, который теперь обычно называют «Двигатель «Редстоун». Таким образом, совершенно неожиданно я стал снова работать вместе со своими бывшими соратниками из Форт-Блисс.

К концу марта 1953 года было решено запланировать первые статические огневые испытания ракеты на Редстоунском арсенале, где совсем недавно начали развивать испытательные мощности. С перерывами я провел несколько месяцев в Хантсвилле, помогая проводить серии статических испытаний, пока первую ракету не признали готовой к запуску и перевозке на стартовую площадку мыса Канаверал. Находясь в Хантсвилле, я не беспокоился о том, как мне проводить свободное время. Практически каждый вечер я ходил в гости к семье то одного, то другого коллеги из первоначальной группы фон Брауна, с которыми мы обменивались опытом в течение последних трех лет.

Запуск первой ракеты «Редстоун» был назначен на 20 августа. За три дня до этой даты во Флориду прибыла небольшая группа представителей компании «Североамериканская авиация». В нее входили Сэм Хоффман – наш генеральный менеджер, Билл Сека – руководитель испытаний, Чан Хэмлин – проектировщик «Редстоун», Норм Руэл – руководитель разработки двигателя, Эд Проно – специалист по клапанам, Дейв Хетфилд – работник отдела технического обслуживания «Редстоун» и я.

Я впервые приехал во Флориду. Когда мы прибыли в Мельбурн-Бич, шел дождь. Августовская жара, дождь и пышная растительность создавали ощущение приезда в тропики. Мы остановились в отеле «Трейдвиндз» в Индиалантик – знаменитом, тихом и очень расслабляющем месте вдали от шума и суеты модных курортов и, если на то пошло, от базы на мысе Канаверал.

Мы обедали в отличном ресторане прямо на пляже. С террасы открывался вид на освещаемые луной гребни волн. Воздух наполняли нежные звуки прибоя. В один из тех редких жарких летних вечеров я подумал, что соленый запах атлантического бриза похож на запах бриза Пенемюнде.

На следующий день члены группы от компании «Североамериканская авиация» тщательно осмотрели стартовую площадку мыса Канаверал и понаблюдали за подготовкой к запуску. Пусковой расчет выполнял работы по графику; предварительные испытания показали, что двигатель исправен. Нам оставалось только ждать окончательной проверки и самого запуска.

19 августа мы рано легли спать. В полночь Хетфилд постучался ко мне и Эдди Проно. Сонные, мы выползли из постелей. По дороге до мыса у нас был целый час, чтобы окончательно проснуться.

Вокруг стартового стола суетились рабочие. Прожектора ярко освещали ракету, раскрашенную черно-белым узором. Она выглядела почти карлицей в сравнении с гигантским краном «Ноубл», который установил ее на рабочие платформы. Техники и инженеры в касках суетились на трех или четырех платформах, делая последние проверки и настраивая систему управления на верхних углах возвышения и компонентов двигателя на нижней платформе. Два лифта ползали вверх-вниз по корпусу ракеты. Время от времени из системы громкоговорящей связи слышались объявления, часто с отчетливым, протяжным акцентом уроженцев Алабамы, иногда с неповторимым немецким акцентом. Через определенные интервалы времени стартовый стол объезжал джип, распыляющий средство для истребления насекомых, распространяя вокруг плотные, белые, дурно пахнущие облака. Мы задавались вопросом, кто страдает сильнее, тучи агрессивных москитов или мы.

Несмотря на многие различия, сходство атмосферы на мысе Канаверал и в Пенемюнде было поразительным. Я видел много знакомых лиц: доктор Курт Дебус, который во время моей работы на ИС-7 руководил системой управления ракеты, а в настоящее время отвечал за запуск «Редстоун», Альберт Цайлер – главный инженер, отвечающий за двигатель «Редстоун», он много раз отвечал за двигатели во время запусков Фау-2, ряд других. Камыши вдали, а за ними океан, соленый воздух; технические вопросы, проверки, заправка топливом, знакомое волнение перед стартом, но, прежде всего, осознание того, что мы запускаем большую ракету.

Я не знал тогда, что ракета «Редстоун» – такая же, какую мы сейчас готовили к запуску, – выведет на орбиту первый американский спутник, а позже первого американского астронавта. Хотя мы тогда всего этого не знали, но понимали значимость нашего предприятия и его далеко идущие последствия. Именно это делало атмосферу на мысе Канаверал столь похожей на ту, что царила в Пенемюнде. Я уверен, мы чувствовали бы то же самое, если бы оказались на полигоне в Уайт-Сэндз, где нет океана, морского бриза на сотни километров вокруг, а после на базе ВВС Ванденберг на скалистых берегах Тихого океана.

Запуск был назначен на 7 часов утра, время восточное. Однако случилось несколько задержек. Самолет, который должен был сообщить судам о необходимости держаться дальше от траектории полета ракеты, сломался; затем возникли перебои на радиолокационном маяке; потом в районе цели было замечено судно. Ах, как все это знакомо!

«Редстоун» – первая большая американская ракета – взлетела в 9 часов 35 минут утра, время восточное. Я всего несколько секунд видел ее в окно в центре управления. Когда нам наконец разрешили покинуть убежище, мы увидели только тихое пасмурное небо Флориды. Не осталось никаких следов или напоминаний об историческом событии, произошедшем несколько минут назад. Вскоре с более отдаленных станций прибыли внешние наблюдатели и взволнованно сообщили, как следили за набирающей скорость ракетой, пока она внезапно не исчезла в облаках. Несмотря на данные телеметрии, в которых указывалось, что из-за неисправности в системе управления ракета не достигла оптимальной дальности действия, мы были вне себя от радости и восторга.

Круг замкнулся. То, что началась в Пенемюнде, продолжается на мысе Канаверал. Когда представители будущих поколений станут изучать этот период, они не будут разделять два события и два местоположения. Ведь даже далекая двойная звезда кажется одной звездой. Отъезд из Пенемюнде в действительности стал не концом, а началом долгого пути к звездам.